Беззубая мечта

Я из тех счастливых людей, у которых рано или поздно мечты сбываются. Особенно детские. Все мои детские мечты сбылись. Кроме двух. Одна из них, возможно ещё сбудется, а другая - 99,8% нет. Но это тот самый случай, когда так много было сделано, чтобы она сбылась, что... она однажды просто сбывается в мире, как таковая. Но когда ты живёшь внутри своей мечты, – всё возможно.

Я с восьми лет заболела футболом. Мы тогда переехали в другой район города и прямо рядом с домом было две школы с своими футбольными полями. Переезд дался мне тяжело. Где-то там остались мои лучшие друзья, всегда незапертые двери, вечный гомон во дворе, "магазины" и "дочки-матери" с девчонками, "войнушки" с мальчишками, огромный орех перед окнами и трава по пояс. Здесь – всё было чужое, холодное, странное, большое, неуютное.

Я выходила на балкон, чтобы преодолеть ужас высоты, на которой нам теперь приходилось жить. Это был невероятно высокий восьмой этаж. И это стало единственным, к чему я привыкла. Возможно, я просто ничему другому больше не бросала вызов. Мне не хотелось здесь "привыкать", "приживаться" и "искать новых друзей". Да и как можно найти новых друзей, если твоё сердце заполнено любовью к своим старым, любимым друзьям, с которыми, возможно, ты больше никогда не увидишься?

Внизу на школьном поле гоняли с мячом пацаны. Я подолгу наблюдала за их игрой и думала, вот, они играют и даже не представляют, что где-то на невидимой им трибуне заседает одинокий зритель их состязаний. А потом, исследуя новый район, я набрела на самую настоящую футбольную базу, с самым настоящим необъятным футбольным полем. Но самым сильным впечатлением для меня оказались футбольные ворота, – они были огромные. Нет-нет, они были немыслимо огромными. Я редко смотрела телевизор, но если я попадала на футбол, – кто-то ведь всегда смотрел футбол, – казалось, вратарь заслоняет собой ворота.

Конечно, я не могла не воспользоваться кем-то заботливо заломанной сеткой забора и не перелезть на святая святых. Усевшись в укромном местечке, недалеко от деревянных трибун, я заворожённо наблюдала тренировку самых настоящих футболистов. "Самых настоящих" потому что они были в настоящей футбольной форме и у вратаря были самые настоящие "вратарские" перчатки. А ещё, я в жизни не видела столько настоящих футбольных, красивых мячей.

Я сидела, погруженная в свои измышления о том, как они так проворно играют мячом и делают с ним всякие трюки. Казалось, что это так легко, что каждый может.

И вдруг, в этот момент, прямо в мою сторону стремительно покатился один из мячей. У меня перехватило дыхание. Этот мяч предательски меня сейчас выдаст, нагло устремляясь к моей засаде. Вдруг раздался пронзительный свист. В животе все оборвалось. На меня в упор смотрел 12-й номер и что-то, подняв руку в мою сторону, кричал.

— Эй, пацан, подай мяч! — вернулся после первого шока, наконец-то, ко мне слух. Я подскочила и что было силы ударила ногой по мячу. От боли у меня на доли секунд отнялась вся нога, будто я ударила с размаху по кирпичу, а не по футбольному мячу. Мяч вяленько покатился к 12-му номеру. Тот улыбнулся, и крикнул: "Хороший удар!" Как будто увидел мою слоновью ногу и решил приободрить. Конечно, с ногой было всё нормально. Но меня сильно зацепил этот момент. Казалось, это всё так легко, то, что они делают, а у меня чуть нога не отвалилась от одного удара.

Я брела домой в смешанных чувствах. До этого я не очень понимала, почему все так любят смотреть футбол, мальчишки любят везде гонять мяч, имитируя Высшую Лигу, а я иду, не чувствуя ноги от одного соприкосновения с мячом. Теперь, я не понимала ещё больше.

Через несколько дней, волоча за спиной многотонный ранец, я брела домой через то самое поле, на котором каждый день играли пацаны со всех соседних домов и вокруг которого мы, как загнанные пони, бегали кроссы на уроках физкультуры. И вдруг у штанги ворот я заприметила одиноко лежащий, потрёпанный мяч. То ли его забыли, то ли просто оставили, но претендующих на него поблизости никого не наблюдалось. Как честный ребёнок, я просидела возле него некоторое время, – а вдруг вспомнит какой-то мальчишка и прибежит за ним, а тут я как раз его посторожила. Но, к моему непередаваемому счастью, никто за ним не вернулся. Я аккуратно обняла найдёныша и поспешила домой. То, что дома "тренироваться" — не вариант, стало многозначительно очевидным после первой разбившейся вазочки.

Меня подстёгивало стремление овладеть мячом тайно, без чужих глаз. Возможно, я просто стеснялась показать себя в чем-то не умеющей, а может, хотела в один день выйти и блеснуть своими навыками. Так или иначе, процесс меня настолько увлёк, что успехи не пришлось долго ждать. И вот настал тот заветный день, когда я, преодолевая легкое "подтрушивание" коленок, попросилась в игру к старшим мальчишками, которым не хватало ещё двух ребят.

Они посмотрели на меня оценивающе и, задрав важно голову, один из них спросил:
— А играть умеешь?
— Немножко, — соврала я, так как вообще ни разу не играла, только много наблюдала.
— Не, — вдруг подрезал мои и без того робкие крылья мальчишка с мячом. — Ещё "запорешь" игру и так команда слабая набралась, - ни Вялого, ни Топора нет. А у них, вон, Вован, Витала, Бурый.

До этого момента я ничего не знала об амбициях и как их ощущают. Я о них вообще долго не знала и после. Но тогда, у вытоптанной аутами кромки футбольного поля, я почувствовала, как меня зацепил этот мелкий "решатель" моей ещё не начавшейся футбольной судьбы. Я рефлекторно сделала шаг вперёд, готовая сейчас же отстоять свою правоту, но доказывать было нечего, — я никогда не играла в футбол. Я развернулась и пошла на пригорок, на котором частенько заседали зеваки происходящего в обозримой местности. И тут вдруг вмешалась, видимо, сама невидимая Небесная Рать:

— Эй, пацан! — услышала я за спиной, почему-то уверенная, что это мне, так как поблизости никого игровых задатков не светилось. Я обернулась.
— Да, ты! — крикнул в мой адрес долговязый парень с другой стороны поля, явно из другой, "сильной", команды. И я увидела в этот момент, как с поля убегает мальчишка, которого позвали родители, и было очевидно, что играть он не будет.
— Двигай ластами! — крикнул мне снова долговязый, показывая жестом, чтобы я торпедой направлялась к нему. Я переступила протертую границу поля и подрагивающей трусцой притянулась на магнетический жест.
 — Как тебя зовут? — спросил он.
Я ответила, но в этот самый, судьбоносный, момент убежавший с поля друган крикнул свое "пока", а долговязый ему ответил. И моё имя кануло в их прощальном диалоге.
— Саня? Лады! Давай дуй к воротам, у нас вратаря "родоки" увели, — на той же волне обратился он уже ко мне.
— К воротам?! — О, ужас ужасный, худшего расклада после проигранного спора на ночное кладбище, у меня ещё не было, за все восемь лет моей жизни! Ладно имя перепутал, так ещё и "к воротам дуй"!
— Ты что, на воротах никогда не стоял? — даже верить в такое отказывался долговязый, но на всякий случай попытался понять мою реакцию.
— Ладно, дуй давай, к воротам, не дрейфь, они к ним даже не приблизятся.

На обсуждения времени не было и Витала, как потом оказалось звали парня, побежал к центру. Конечно, к воротам приблизились и очень близко, и раз десять пробили в сетку. Но надо сказать, со страшного перепугу и немыслимого везения новичкам, приблизительно столько же осело в моих расцарапанных до крови руках, один оставил синюшный узор на животе, и один, — конечно же, на щеке. Памятный след мне довелось гордо проносить ещё недели три. Но может ли быть лучшее доказательство и наградная памятка твоей грандиозной победы над самим собой?

Конечно, дома пришлось объяснять всю нелепость случайно впечатавшегося в меня мяча, когда я спокойно шла вдоль стадиона домой. А когда через день обнаружился схожий штамп на животе, пришлось на ходу выплетать несуразицу о мальчишке из 3-го "Е", где учились одни "запущенные дети", который кинул в меня на перемене мяч и убежал. Когда тебе восемь, тебе кажется, что ты супер умный и раз твой детский ум может себе это легко представить и вполне допустить такой расклад очевидной чуши, то это вполне сойдёт за правду и для взрослых. И как же обидно, когда они не верят в твой "правдивый", захватывающий сюжет. А ты даже не понимаешь, почему. Но продолжаешь изображать обиженного "правдуговорящего". Что-то не вязалось с этими футбольными отметинами и моим присказками и меня, на всякий случай, наказали.

Две недели мучений и неведения были бестелесной пыткой. Но через две недели, виляющим всем телом щенком я вытаптывала новые тропы вдоль края поля. Игра шла жестокая. Голы бились один за другим, ругань покрывала соседние балконы и гоняла голубей с соседних крыш. Я не болела ни за кого, так как никого не знала, но игра была для меня проиграна, потому что рядом был мужчина средних лет, болеющий за проигравших, а я стояла рядом и тоже расстраивалась вместе с ним всю игру.

Команды расползлись по своим скамейкам, а мужичок, положив мне руку на плечо, искренне и уверенно меня заверил:
 — Ничего, малый, в следующий раз выиграем, — и сообщнически мне подмигнул.
— Угу, — буркнула я. И в этот момент я увидела долговязого Виталу, который пригласил меня на мою первую настоящую игру. Он разговаривал с невысокого роста мужчиной. Я устремилась в другой край поля, без какого-либо плана, просто, чтобы попасть в поле его обозрения, — вдруг как-то что-то само развернётся. Не успела я подойти, как Витала меня заприметил и махнул рукой, чтобы я подошла к ним.

— Вот, Виталий Васильевич, это тот пацанёнок, за которого я Вам говорил. "Ничё" так лупил. Валялся, правда, в ногах больше, чем за мячом следил. Но если подучить, может толк будет, — важно, "по-взросляцки", доложил Витала.

Виталий Васильевич улыбался аргументированному "докладу", рассматривая меня с интересом. Жар заполнял моё тело, перемещаясь от горла в живот, растекаясь в ладонях и ступнях и с новой волной подступал к горлу. Я уже представила, как Виталий Васильевич говорит мне с улыбкой: "Пацанёнок, говоришь... Это же девчонка, лопух ты этакий! Это девочка, а не пацан!..."

И пока эта ужасающая, страшная картинка моего личного апокалипсиса раздувалась в моей голове, раздался низкий голос Виталия Васильевича:
— Давно в футбол играешь? — всё так же улыбаясь, но серьёзно, спросил он меня.
Я замялась. Было ощущение, что сейчас решается что-то очень важное в моей жизни, можно сказать, — или смерть или футбол.

Вообще-то, я ещё не осознавала, что я прям так сильно люблю футбол, чтобы так волноваться. Но было уже как-то неудобно пятиться назад. И это недоразумение с моим именем, оно и нравилось мне и очень давило. Ведь я....

— Ты что, в рот воды набрал, боец? — ворвался громогласный Виталий Васильевич в мои смятенные мысли.
— Я... я... нет, недавно. — На языке назойливо вертелось "один раз" , а в голове началась паника. Меня часто называли "мальчиком", потому что у меня всегда была короткая стрижка, я любила шорты и брюки, и часто донашивала одежду за братом, а брат в свою очередь, — за отцом. Мы жили не богато, что было нормой того времени и даже культивировалось. Общий гребешок был мерилом социального общества и даже внешне люди были похожи друг на друга. Так мне казалось. Обувь, одежда, причёски, танцы, устои и нравы. Можно было зайти в любой среднестатистический дом и — попасть к себе домой, попить чай из такой же посуды, нечаянно рассыпать сахар на знакомую скатерть и такой же самой ложечкой звонко и с чувством его помешать...

Короткая стрижка и шорты легко превращали меня в глазах людей в мальчишку. Я уже даже не обращала внимания и не поправляла никого давно. Но сейчас речь шла о серьёзном перевоплощении. И чем оно могло обернуться для меня, было глубоко за гранью "ведомого".

— Что ж, отлично! Не нужно будет переучивать, — и Виталий Васильевич похлопал меня по плечу. — Виталий Васильевич, — представился он и протянул мне широкую ладонь.
— Саня, — с покорным смирением произнесла я.
Выбор сделан.
— Ну что ж, какие планы на четверг, на 16:30? — перешёл сразу к делу Виталий Васильевич.
О, Боже, на четверг, на 16:30? Какие планы? Меня вообще первый раз в жизни спросили о моих планах! Какие у меня планы? Я лихорадочно подыскивала нужный ответ.
— Давай так, — не дождавшись моего ответа, продолжил Виталий Васильевич, — если в четверг ты свободен, приходи на стадион 55-ой школы, в 16:30, без опозданий. В четверг. Лады?
Я кивнула, повторяя про себя скороговоркой место, дату, время и имя, чтобы не забыть. Из-за опрокинувшейся на меня бури чувств, я сорвалась с места, и изо всех сил побежала домой.

Совершенно запыхавшись, я вбежала домой и сходу, не снимая трофейные кеды, влетела под кровать, как рыба-меч. Уже под кроватью меня бросило в холодный пот, — мяча не было. Того самого, моего любимого, единственного, самого лучшего мяча в мире, — не было.
— Ма-а-ам! — вылезая неуклюже из-под кровати, закричала я. — Мама! Ма! — Ты что кричишь, и почему ты в обуви шастаешь по дому? Быстро мыть руки и есть! — Не давая мне открыть рта, рассекая воздух, бескомпромиссно отрезала мама.

Я сдулась, как развязанный воздушный шарик, только что паривший на длинной ниточке под радостные крики и смех детишек, а теперь, ломаной траекторией, неминуемо, безвольно и жалко, устремившийся к земле. Передвигая в тарелке кашу и котлету с места на место, я обреченно произнесла:
— Мам, а где мяч?
— Выкинула. — Кратко отсекла мама.
В голове зазвенело раскатистым эхом "выкинул...выкинула...выкинул". Мне хотелось обрушиться на неё всеми своими доводами, вопросами и обидой, колючей, холодной, цепкой. Но горло сдавил удушливый ком и из глаз покатились ручьи, падая солёными обрывками несказанных слов, не заданных вопросов, маленьких детских тайн и затихшей испуганно мечты прямо на край котлеты.

За два кошмарных дня до четверга я пережила такое количество возможных себя, что можно было вполне засчитать мою жизнь осуществленной. 

Интересное явление — детская мечта. Она не существует отдельно от ребёнка, как у взрослых, он живет внутри неё, как дитя в утробе матери. Ему в ней удобно и безопасно. Он просто мечтает и — всё возможно. Даже если подросшая часть его уже способна оценить насущные "риски", такие как "родители меня убьют, если узнают!", "а если кто-то узнает, что я девочка?", "а вдруг меня кто-то узнает или встретит из класса?" Это очень страшно! Девчонки в футбол не играют. И всё тут. А я буду первой девчонкой в настоящей "пацанской" команде. И дух, конечно, перехватывает.

Нет, конечно, девчонки могут гонять "по-девчачьи" мяч и всё такое, но играть в настоящий футбол, — никогда. И я представила... как я не только отлично играю в футбол, а очень скоро я создаю первую, сильную женскую команду футбола! Да, мы умеем играть, не хуже мальчишек, мы можем даже у них выигрывать!

Это начало 80-х годов. И в некоторых странах даже вроде разрешили женщинам "баловаться" футболом, но количество преград и ограничений сводили на нет устремления даже самых настырных. Но тогда, я только знала, что это — невозможно. Почему? Потому что невозможно и всё.

Когда наступил заветный и в то же время волнительный четверг, я от переживаний, страхов и ожиданий уже не находила себе места. Но за эти два дня, лишившись возможности готовиться к своей первой тренировке, оставшись волевым движением маминой руки без мяча, усердно тренировала повадки мальчика. В итоге, я поняла, что пустующее у меня и  заветно оберегаемое у мальчишек, место может меня с потрохами выдать. И у меня для пущей убедительности созрел стратегический ход, — орехи. Два орешка в трусах придавали убедительности. В первую очередь, мне самой.

Да! Это была гениальная находка. Ещё я видела, что иногда нужно там что-то почёсывать. Но в моем случае, с этим надо было быть поаккуратней, —орешки могли вывалиться, а это уже плохой разворот событий. Но избежать его, к моему огромному огорчению, мне иногда не удавалось. Орешки — очень подвижной субстанцией оказались на практике. И носить их пришлось учиться, улучшая свои собственные двигательные навыки при неестественных вынужденных лишних элементах. Воистину, это было из серии: "Победа любой ценой!"

Первая тренировка, как и вторая, и третья, и потом последующие были невероятным испытанием первые два-три месяца. И дело было не только в потерянных трижды орешках, хотя, конечно, и в них тоже. Благо, никому в голову не пришло связывать очевидное с происходящим. Дело было в невероятном усилии изображать то, чего ты никогда не делал. Не играл в футбол, не плевал сквозь зубы, не свистел губами, не "бегал в кусты", стоя, по два, не... изображал "мачо" и не имел кумира в виде Льва Яшина, Пеле или Марадоны. И вообще недавно лишь о них узнал. Но зато я знала, кто такой Мохаммед Али, а это было круто, "по-пацански". В общем, быть немного "странным" или полным "ку-ку" — вполне стоящее дело, порой. Способное обезопасить, оправдать некоторые твои "особенности" и даже отклеить липучее. Не знаю, почему я не бросила эту сумасшедшую затею сразу, тогда, за солёными от моих слез котлетами с кашей и не продолжила свою понятную, линейно-правильную жизнь. Ведь был момент, когда мне было так себя жалко, что хотелось просто лечь на диван и плакать. И никакого футбола и даже мяча мне не хотелось. И это нормально и "по-девчачьи".

Но в этом было что-то такое притягательное, не знакомое, противодействующее, вызывающее. Сам по себе мне не нравился футбол, смотреть матчи по черно-белому телевизору, кричать, болеть. Но находясь внутри самой игры, — всё оживало вокруг, весь мир вмещался во мне в эти часы. И в один прекрасный день великий Бог футбола снизошёл ко мне с высот Олимпа и поцеловал меня в лоб. Мои трудолюбие и настойчивость были щедро вознаграждены. Это был такой красивый гол... Те, кто видел его, наперебой начали прочить мне захватывающую футбольную карьеру. И был впереди удивительно счастливый год, сплошных зелёных светофоров, белых полос, уверенных ударов и красивых пасов, будто в моём теле поселился волшебник, который чудесно руководил моими ногами... И был турнир юниоров, и наше пятое место, и это было очень хорошим результатом на соревнованиях такого уровня.

И это мастерское владение двумя жизнями. Всё стало привычным. Теперь у меня, на всякий случай, была сестра, с которой "мы похожи, как две капли воды", и "страх раздеваться на людях", — я однажды слышала, как мамина подруга рассказывала такое о своей знакомой, которая не ходит на море, потому что у неё "такая беда, ох, бедняжка", — и мечта, к которой я продвигалась, опережая бег Планеты.

Два года промчались, не оглядываясь. Всё стало возможным и заполненным. Близился конец учебного года, а вместе с ним — супер ответственный отборочный юношеский тур, который для кого-то станет билетом в новую жизнь. "Сборная области по футболу" — это было невероятно захватывающе, уже от самой только мысли. Это ещё одна важная ступень к твоей мечте, мечте, для которой нет ничего невозможного. Я очень торопилась, я очень трудилась, я очень много тренировалась, я очень боялась... что меня кто-то опередит и создаст женскую сборную по футболу раньше меня. Мне было 10. И я боялась не успеть.

Мы готовились к чемпионату. Виталий Васильевич много "договаривался". За поля для наших тренировок, иногда крытые залы, за форму, за мячи и прочие организационные моменты. Его многие знали. И иногда помогали по-товарищески, хотя многим не нравилось то, что он делает. Оказалось, что в своё время он был первоклассным футболистом, играл за киевское "Динамо" в 60-е, но серьезная травма колена стала его личным "аутом" вне времени. Он был выброшен и быстро забыт, как старый, потёртый башмак, за пределы его личной мечты. Спорт — жестокая школа выживания. Он потребляет весь твой жизненный ресурс, переминая и дробя его методично на поточном конвейере успеха, вживляя для этого нужные струны, крючки и зацепины. Ни одна, ни десяток поломанных деталек не в силах наделить душой безжизненную фабрику, производяще й для нас новых и новых "звёзд", оставляя им скудные шансы на жизнь вне её. Да, "спорт многому учит", но мало, кто знает, что все эти многолетние навыки ты вынужден потом в значительно в большей мере применять за пределами спорта — в обыкновенной жизни вне его, где больше нет стимулов и мотиваций, и даже понятные цели размыты и призрачны. Счастливчиков, вытянувшим дорогостоящий карт-бланш — лишь малая капля в океане сломленных здоровых жизней "бывших спортсменов". Найти эту железную волю, свернуть свою пожизненную физическую и фантомную боль в этот самый волевой кулак, и найти своё новое место на этом тесном шаре с одним солнцем и миллиардом разобранных уже кем-то лучей, — это настоящий вызов. Виталий Васильевич мог пойти в тренеры и продолжать бешеный ритм гонки за оскал победы в своем "Личном деле". Но он собрал спортивную сумку и уехал в город, где хотел когда-то в детстве жить, набрал "дворняжек" (так нас называли, так как команда набиралась исключительно из простых дворовых мальчишек, у которых нет шансов попасть в футбол, вот так, с улицы), и — подарил нам нашу мечту.

Его мало, кто понимал, а для нас — он был "Великий Гудвин". Он учил нас играть, но не жить футболом, он не допускал к тренировке с плохими оценками, за пропуски уроков — не допускал на две недели. Были и серьёзные провинности, за которые даже хорошего, подающего надежды игрока, после трёх предупреждений "отчисляли" из команды. Потом, конечно, его тяжело и долго "прощали" и он снова получал новый "невероятный шанс".

Через несколько лет только сопливый не мечтал попасть в команду к Виталию Васильевичу. Четверо его "воспитанников" уже играли в основном составе юношеской сборной области. И нам всем светил один Бог. И каждый хотел быть им обозначен.

Приближался отборочный тур. Мы выкладывались по-взрослому, движимые каждый своей мечтой. Когда всё шло из рук вон плохо, Виталий Васильевич мог остановить тренировку, собрать нас в круг и рассказать какую-нибудь историю достижения цели со счастливым концом, мотивируя наш боевой дух. Мы мало понимали, насколько важна для него была наша хорошая игра и что "стоит на кону" для него самого, но то, как он умел нас чувствовать и понимать, его отцовское отношение к нам, "дворняжкам", магнетизировало и вело нас на поле.

Но однажды пришел день "Х" и мой великий Бог футбола уступил трон великой Природе. Она пришла в назначенное время и мало интересовалась моими достижениями и стремлениями. Она пришла и положила к ногам свои дары, то прекрасное и притягательное, что самой женщине доставляет тучу неудобств, которые она с улыбкой на губах умело и технично скрывает от глаз иных. Но не от футбола.

Однажды на тренировке мне попали в грудь мячом и мне было так больно, что я непроизвольно схватилась за это место в районе груди. Подняв глаза, я в ужасе увидела две-три пары недоумевающих глаз. Мяч быстро перехватили и момент растаял в сыром дождливом воздухе весны.

К сожалению, это не только не прошло, но и начало болеть помимо принятых на грудь мячей. Вскоре прояснилась необратимая причина происходящей во мне природной метаморфозы. Моё тело запустило первый этап природного преобразования, прихватив по неосторожности мой покой, мой сон, зацепив на моём пьедестале ещё не окрепшие мечты и угловатым локтем сбросивши навзничь, с треском, всю мою детскую жизнь. И я осталась одна, с этим звуком наедине, не представляя до этого момента, из скольких кусочков склеена и выкроена на самом деле моя крошечная жизнь.

Говорят, мечты рушатся бесшумно. Они, как надежды, однажды встают, когда тебя нет дома, разворачиваются и уходят. И из всех звуков ты помнишь только хлопнувшую дверь и лёгкий остаточный ветерок перед самым носом по возвращению. Ходили везде с тобой, дышали, ели, читали, морочили тебе голову, влезали в твои разговоры, прятались в темноте, играли с тобой в ролевые игры, а потом — взяли и ушли.

Мои мечты рухнули с треском. Когда я вспоминаю этот момент, я снова слышу этот звук. Знаете, у необратимости есть такая особенность, как у смерти, ничто в тебе не в силах ей противостоять. Началась нескончаемая череда диалогов, картинок возможных раскладов, замешанных на самом настоящем страхе рассказать правду и — да, вот этой необратимости. Моя голова превратилась в шар всевозможных, ещё вчера мне незнакомых и чужих, образов, которые сегодня топтались по мне, как одержимые, и тут же трусливо прятались, когда вдруг приближался удобный момент для "наконец-то поговорить".

Больше оттягивать было нельзя. Скоро все заметят... что я - девчонка! Я подошла после тренировки к Виталию Васильевичу, дрожа и трясясь как гусыня, ведущая свой недельный выводок первый раз к водопою, и сказала, что мне очень нужно с ним поговорить. У меня почему-то где-то назойливо носилась худощавая надежда на какое-нибудь малюсенькое чудо, именно для меня, именно сейчас.

— Говори, — тут же повернулся в мою сторону Виталий Васильевич.
— Нет, — обречённо ответила я, потупив взор на свои подтертые за полтора года бутсы, — с глазу на глаз, — вдруг я выпалила маминой фразой. Виталий Васильевич улыбнулся.
— Тогда подожди две минуты... Надеюсь, все живы, никто не умер? — то ли серьёзно, то ли в шутку, добавил он.

Мне хотелось сказать, что да, умер, и это было бы, как ни ужасно, легче сказать, чем то, что...

— Ну, выкладывай, что там у тебя такое мрачное, что ты, как туча ходишь, аж молоко прокисает, и играешь из рук вон плохо. А между прочим, ты — один из кандидатов! — с приподнятой интонацией вытянул он последнюю фразу.
Было понятно, что он хочет меня приободрить, напоминая о главном, для чего всё это. Но как он мог ждать, что я "подложу ему такую свинью". Стыд, страх, и полное крушение моих надежд и ожиданий жгли меня изнутри. Эффект многократно сказанных слов оставил в моей голове прохладную пустоту. Ведь я уже столько раз всё сказала, всё объяснила, пережила десятки ответов и реакций, что теперь я стояла взаперти своих переживаний не в состоянии начать.

— У тебя есть мечта? — вдруг развернул неожиданно разговор Виталий Васильевич.
— Есть, — не задумываясь ответила я, сбитая с толку, в полном недоумении. — Какая? — и тут же быстро добавил, пока я не поспешила с бойким ответом: — Не сейчас, пока тебе 10, а вообще?
А я возьми да и скажи, как есть:
— Я хочу создать женскую команду по футболу и взять кубок юниоров!

В своей последующей жизни, я такой взгляд видела только дважды, и оба раза вспоминала об этом моменте, когда Виталий Васильевич, выпучив глаза, по обыкновению собранный и даже немного хмурый, аж спружинил в коленях, не совладав сходу с такой кульминацией.

Я боялась отвести глаза и мы на мгновение оба "держали удар". Виталий Васильевич выдохнул, будто не успел сказать этого раньше:
— Беззубая мечта. Я была готова вот сейчас же выпалить ему всё, что я думаю, что это - несправедливо, что девчонки тоже могут и имеют право играть в футбол и что это всё, вот так вот, неправильно!

А Виталий Васильевич спокойно добавил:
— Девчонки не играют в футбол. Точка.

Было совершенно не понятно, то ли он разочарован моей мечтой, то ли что-то заподозрил. Когда ты долго что-то скрываешь, внутри тебя прямо пропорционально движется желание от этого избавиться, подкорковое желание "разоблачения".

И в этот момент во мне что-то хрустнуло. Сломалось. Я подняла гордо голову, чтобы вот сейчас всё сказать. Правду. Всё это больше просто не вмещалось во мне. И вдруг... из моих глаз хлынули слёзы. Они лились и лились, не собираясь останавливаться, а я молчала, не в силах на другие эмоции, слова и даже мысли. Казалось, прошёл год или даже два. Мои ноги пустили корни и стали неподвижными, как два могучих ствола. Стало так тяжело, будто на меня положили весь этот огромный мир. И было не ясно, как долго мне его держать и что с ним делать.

Виталий Васильевич так растерялся, что не мог произнести ни слова. Он смотрел на меня, не находя ни единого верного перехода. Как-то объясниться, поговорить, высказаться не получилось. Пятьдесят тысяч проведенных в голове диалогов, вариантов развития сюжета и удачных и не очень слов, — ни один не остался со мной в нужный момент:

— Я девочка... — завывая от беспомощности и неизбежности, протянула я, — Витал...лий Вас...с....сильевич, — заикаясь от слез и отчаяния, накатившего на меня трехметровой волной, — простите меня, пожалуйста... пожалуйста... я... у меня грудь начала расти... я... девочка...

Виталий Васильевич не шевелился, огорошенный еще с момента моей "беззубой мечты".
— То есть, как это "девочка"?! Когда это случилось? В смысле, ёлки-метёлки, понятно, когда... — он стушевался, как мальчишка, невольно для себя неся какой-то бессвязный набор слов, — Как девочка?! — вдруг почти вскрикнул он.
Он злился, наверное, на себя даже больше, чем на меня.
— То есть, всё это время, ты меня, как сопливого пацана, вокруг носа водила?! — он перешёл на очень повышенные тона. Мне казалось теперь, что если я сейчас умру, скоропостижно, от этого жуткого стыда и ужаса, — это лучшее, что может сейчас со мной произойти.

— Виталий Васильевич....
— Я даже слушать не хочу! — Он уже не мог сдерживаться, такой расклад вымыл почву у него из-под ног. И в этот момент я особенно ощутила, что у него были на меня надежды и ожидания. Это где-то смазано обрадовало меня, но куда сильнее ударило по мне ещё больнее...
— Ты о чём думал?! Почему ты сразу не сказал... не сказала... японский бог.. не сказал-ла!? Да ты понимаешь, чем это могло обернуться? И для меня, и для тебя, для ребят? Да меня любой комитет выдворить теперь может, лишить права тренировать и — заслужено! Девочка в футбольной команде мальчишек! Да ты себе, я вижу, даже не представляешь, чем это чревато! Зачем ты это сделал... лала? Что ты кому хотела доказать? Нет, ну вы подумайте! Девчонка, обвела вокруг пальца двадцать пацанов и одного взрослого мужика! Чуть в сборную области не угодила! Не, ну хороша!

Я молчала, разбитая и сломленная, наблюдая, как растёт огромная бездна между нами. Моё тело будто раздувалось изнутри, стремясь, хоть на шажок сократить эту пропасть, но она беспощадно росла и увеличивалась. Меня придавило неподъёмное чувство вины.

Была ли я настолько виновата на самом деле, как чувствовала себя в этот момент, я не могла оценить. Моё доверие и любовь к тренеру были безоговорочными. В спорте по-другому — нет движения. Если нет контакта с наставником, — это всё равно что брать двойную высоту, путь к провалу. Ничего хорошего из нашего разговора не получилось. Я действительно не могла, в силу возраста и элементарного незнания многих взрослых вещей, понимать, что моя по-детски наивная любовь к футболу может обернуться таким разрушительным цунами эмоций и ответственности за них. Мне до последней минуты казалось, что всё возможно...

Ко всему прочему, для Виталия Васильевича это было равно тому, что ты был мальчиком, а стал девочкой. Не девочкой, ставшей мальчиком, а потом снова девочкой. Первого звена в этой эволюционной цепочке не было ни у кого, кроме меня. И этот барьер был для него не взятой вершиной. Для него это было даже не обманом, а скорее, предательством.

Виталий Васильевич был настоящим другом по природе и характеру своему, и никому из ребят не сказал. Я не знаю, что он сказал, но однажды мы с ним встретились, спустя несколько лет. Мне показалось, он постарел. Он был уставший и не сразу меня узнал, вообще не узнал. Я выросла, из худосочного мальчишки оформилась в выразительную барышню. Только, когда я сказала: "Я — Санька, помните?", его мимика ожила сотнями движений и выражений. Казалось, он столько всего не сказал, столько всего спрятал в подвижных складках, движении бровей, губ, глаз. Я никогда не знала, что он способен на такое количество незнакомых эмоций за полминуты. Мне было и любопытно, и неловко одновременно. Он совладал с этой волной лучше, чем в тот раз, - всё же время теперь было нашим общим союзником.

Мы недолго поговорили, но успели сказать что-то важное друг другу. Потому что после этой встречи мне стало легче, настолько легче, что мне показалось, что в этот день я, наконец-то, перевернула последнюю страницу этой истории и начала новую жизнь. Удивительно, но по сегодняшний день, я абсолютно равнодушна к футболу, лишь рефлекторно реагирую на подкатывающий к ногам мяч, направляя его с легкой подкруткой "владельцам" назад или невольно "мотаюсь" с детьми в парке, если вдруг в моих ногах оказался мяч. Но редко. Очень редко. Ведь память тела свободна, как и мечты.


Автор: © Татьяна Варуха