Любовь в домашних тапочках

Трудно было сказать, какой давности был этот одиноко стоящий дом, с грубыми рассохшимися ставнями на старый манер, совершенно не вписывающихся в общую, кажущуюся довольно современной, внешнюю стилистику дома. С грубо сколоченной такой же в некоторых местах заметно рассохшейся, немного несуразной верандой, на которой будто забытое стояло совершенно милое, уютно зазывающее, кресло-качалка.

Приблизившись, Мира ощутила непреодолимое желание задержаться здесь дольше, чем на время выяснения своего пути и своего местонахождения. Она уже третий час тщетно пыталась вернуться в то место, где опрометчиво свернула с намерением сократить свой путь "в никуда" проселочной дорогой.

Это было глупой ошибкой, учитывая, что сокращать ей было нечего, так как внезапное решение просто сесть за руль и ехать "в никуда", не содержало никакой программы, маршрута пути и, наоборот, вызывало взрывное намерение сделать что-то, выходящее за пределы её контроля, из-под которого и без того неумолимо вытекало всё вокруг неё.

Всё рассыпалось и трещало по швам. Вся её методично и скрупулезно отлаженная жизнь летела с обрыва, налетая на твёрдые кочки, отбивая наотмашь её хрупкие бока. Именно так ей казалось в послед неё время на фоне совершенной безоблачности для взора других.

Сегодня утром она встала с этой дичайшей, почти киношной мыслью "ехать, куда глаза глядят", доверившись доселе неведомому чувству. Но уже очень скоро в её голове неумолимо настойчиво шёл навязчивый диалог с самой собой о бестолковости и опрометчивости этого порыва, – ведь это только в кино такой поворот сюжетной линии жизни героя смотрится гармонично и многообещающе. В кино никогда не отображается истинная захлестывающая волна рвущих тебя изнутри эмоций, как только ты теряешь направление и цель своего пути.

Так устроен наш мозг. Любые новые нейронные связи доставляют огромный дискомфорт и сопротивление устоявшейся монументальности текущего уклада, даже если он уже невмоготу, невтерпёж, впритык, но ведь привычный такой.

Нужно было пойти и просто коротко подстричься, и не бродить теперь в каких-то забытых Богом местах, я даже не знаю, сколько сейчас времени, не то что, где я нахожусь, – уже бесцеремонно вслух возмущалась она себе же самой. На её громкие реплики вслух мозг тихо и невозмутимо "отвечал", что никто ей не виноват, что она за целую неделю не сподвиглась задержаться на одну лишнюю минуту в машине, чтобы переставить часы после смены аккумулятора в сервисном центре и забрать из ремонта свой старенький, но трудолюбивый навигатор, проехав один лишний квартал от дома.

Ароматный запах свежезаваренного кофе прервал её внутренний возмущённый диалог. Маленький столик с дивным турецким кофейником, две маленькие чашечки и две большие подушки рядом со столом, с какой-то перуанской вышивкой и ещё одно, чуть меньшее, но столь же уютное, кресло-качалка рядом со столиком. О Боже, как ей захотелось окунуться в эту несуразную, но притягательную благость.

Природная и привычная рассудительность тут же охладила первый наплыв уставших чувств. Чей это дом? Кто может здесь жить так далеко от людей и цивилизации? Но, что странно, столь ароматный запах кофе никак не вязался у неё с чем-то плохим или с плохими хозяевами или какой-то опасностью. Просто не может так ароматно пахнуть какая-то "опасность". Это противоестественно, решила Мира и поднялась на одну ступеньку веранды. И от неожиданности чуть вскрикнула. В первом кресле сидел пожилой, но довольно моложавый мужчина, очень приятной внешности, с легкой, приветливой улыбкой, разглядывающий свою нежданную гостью.

– Как Вы тут оказались? – обескураженная неожиданным присутствием человека в кресле-качалке, которое она только что, подходя к дому, видела пустым, забыв о самых примитивных нормах приличия, вскрикнула Мира.

Мужчина, продолжая улыбаться, поднял руку, без ноты недоумения указывая на второе кресло-качалку и на подушки, как бы приглашая свою невежественную гостью.

– Я тут живу иногда, – ответил он, не прекращая улыбаться, будто не заметив, истинный смысл её вопроса. И тут же она поняла, что могла элементарно не заметить, как он вышел из дома и сел в кресло, пока она увлечённо вела разговор сама с собой. И конечно, он мог слышать её стенания по поводу своей глупой выходки и конечного результата, – она заблудилась, не знает сколько времени, и в её баке от силы 10-15 литров, которых хватит, при хорошем раскладе, на километров 40-50, не больше. А есть ли в этой глуши ближайшая заправка – большой вопрос.

– Вам с сахаром?

– Э-э... Да, с сахаром, – решила следовать технике ведения "беседы" гостеприимного хозяина Мира, не "заморачиваясь" на упущенных ею нормах этикета.

– Значит, заблудились? – все так же улыбаясь, спросил хозяин дома.

– Да, – снова без лишних причитаний ответила Мира, понимая, что говорила слишком громко, чтобы её не услышали в ближайшем соседнем лесу.

Кресло-качалка оказалось невероятно уютным. Как только она умостилась в нем поудобней, её мгновенно покинули все устрашающие раскаты её внутренней эмоциональной грозы.

– Что ж, сегодня я – Ваш Ангел, – с улыбкой ответил гостеприимный хозяин, протягивая миниатюрную чашечку кофе и блюдце с пышным круассаном. И это было нечто совершенно сокровенное в этот момент.

– Очень приятно. Мира. – поддержав то ли шутку, то ли сакральность этой фразы, ответила Мира. И с неожиданной для себя самой лёгкостью и наслаждением, утонув без остатка в уютном кресле с чашечкой вызывающе ароматного кофе и круассана с миндальной крошкой. Она оказалась не в состоянии сейчас задавать все ещё зудящие в её голове вопросы о дороге, месте, времени. Её недавняя раздражительность и нервная суетность плавно стекала по плетёным стенкам кресла-качалки. Ангел, к её счастью, с таким же удовольствием наслаждался моментом, не выказывая какого-либо дискомфорта от неожиданно свалившейся на его голову, не особо деликатной, гостьи.

– Спасибо, Вы спасли мою жизнь, – искренне умиротворенно улыбнувшись поблагодарила Мира, аккуратно расположив чашечку на столь же миниатюрном блюдце. Ангел, долив ещё кофе в обе чашечки, молча улыбался. – Очень уютное кресло, – добавила она, ещё глубже утопая в эргономической продуманности такого бесполезного, как ей всегда казалось, предмета мебели, – никогда раньше не любила кресла-качалки, а это – на редкость, удивительно уютное.

– Оно создавалось для любимой женщины, – как-то легко ответил Ангел.

– Ух ты! Это так здорово, так романтично, – но в этот момент Мира ощутила, что за этой фразой и вроде бы той же легкой улыбкой стоит настоящая жизненная драма. Почему она так решила, она не понимала. Как совершенно не могла задействовать привычный бешеный ритм своих мыслей. Она лишь чувствовала, что атмосфера этого места как-то умиротворенно влияет на неё. Или личная атмосфера этого странного, улыбчивого, необычного человека. И ей безудержно захотелось узнать эту историю. Но как спросить? Она не решалась.

Ангел оказался молчалив. Он не только не собирался ничего рассказывать, но и сам ничего не спрашивал. И стало совсем как-то неловко. Самое время и место было начать выяснять время, дорогу и всё, что ещё 15 минут назад её остро волновало. Но Мира тоже продолжала молчать и не понимала, почему она себя так ведёт. Однако больше всего, она недоумевала, почему ей ничего не хочется выяснять и никуда не хочется ехать.

– Она ушла, – совершенно спокойно ответил на её внутренний бунт Ангел. Мира почувствовала, как втекла в его ответ с головой, как в целую историю его жизни. Ничего подобного она не испытывала раньше. Это было сродни жажды в знойный летний день, когда одного глотка воды уже не достаточно, хотелось продолжения, внезапно жадно захотелось общения с этим дивным "Ангелом". Анализировать эти новые ощущения, новые грани себя, – она была не в силах. Гиперактивная доселе её вечная до всего "допытливость" предательски покорно бездействовала.

Но вдруг, как сорванная пружина, посыпались один за другим вопросы в её голове. И, не успев их все обдумать, выбрать правильную форму, отсортировать, она сходу обрушилась на "Ангела", будто это было какое-то её очень личное дело, не его, не той мистической женщины, а её, человека, о существовании которого он ещё полчаса назад своей жизни "ведать не ведал, знать не знал". И не сдержав глубинного натиска выпалила, немного бесцеремонно, с малообъяснимым вызовом:

– Почему Вы позволили ей уйти?

– Я её любил – спокойно ответил Ангел.

– Почему тогда не боролись?

– За что? Нельзя бороться за выжженные чувства. Нельзя, если любишь, препятствовать любимому быть счастливым, пусть и без тебя теперь. Что за стереотипный эмоциональный эгоизм?

– То есть? Я не понимаю. Если Вы её любили... – Мира попыталась сдержать странно накатившее возмущение.

– Для женщины всегда загадка любовь мужчины. Любовь – вообще загадка для людей. Любовь женщины сродни взрывоопасному веществу, никогда не знаешь, где, когда и с какой силой сдетонирует этот сложный эмоциональный коктейль. Любовь мужчины настолько понятна ему, насколько не постижима для женщины. Мужчина, он или любит, или нет. И всё. Женщине всё время нужны доказательства, новые и новые. Она постоянно подвергает сомнению чувства мужчины. И в итоге, начинает сомневаться сама.

– А разве мужчина не так же себя ведет?

– Нет.

– Ну, и любящая женщина так себя не ведет, – обидно возразила Мира. – Мне, как раз кажется, что в большинстве своём, мужчина – потребитель. Любит, не любит – всё равно потребляет.

– А женщина не потребляет?

– Конечно, женщины разные бывают, но такой вариант встречается намного реже. Женщина очень жертвенна по природе своей. Этим умело пользуются и мужчины, и дети, и другие женщины тоже.

Ангел смотрел прямо и спокойно. Было не понятно, что он чувствует, но Мире было понятно, что чувствует она. А чувствовала она разочарование. Этот разговор расчертил угловатую пропасть между незнакомцем и ею. Хотя она едва знала своего неожиданного собеседника.

– Если женщины так жертвенны, почему за свою любовь выдвигают такие непомерные счета? – совершенно спокойно спросил Ангел.

– Счета? – внутри закипала неуютность.

– Да, они дают или, как Вы выразились, жертвуют, а потом оказывается, что ты за всё что-то должен.

– А мужчина даёт безвозмездно? И не требует, чтобы женщина делала то, не делала это, не ходила туда, давала ему свободу, а сама сидела дома? Мужчина оберегает свою свободу, а при склонности к подгуливанию, вообще умудряется вести двойную жизнь. И при этом уверяет, что любит обеих. – всё вперемешку высыпала Мира.

Надо сказать Мира не особо стереотипно мыслила на эту тему и даже напрягалась всеми этими шаблонами "мужчина"-"женщина". И совершенно не понимала, что её так задело, что она вступила в спор, будто за ней стояло сейчас целое безмолвное женское войско, нуждающееся в её смелой защите.

– Такое, кстати, возможно, – будто не замечая лёгкого раздражения Миры, ответил её удивительный собеседник. – Это особенность мужской эмоциональной конструкции. Такое бывает. И это вовсе не означает, что он лжёт. Если это, конечно, не результат просто эмоциональной распущенности, или какого-нибудь сексуального или психологического расстройства. Так вот, если поставить его перед жёстким выбором, он может очень мучиться. Вряд ли о его чувствах станет кто-то переживать. Безусловно, легче назвать его "кобелём" или какой-нибудь иной животной особью, чем попытаться понять и разобраться, – ведь он такой "мерзавец".

– Он сделал ей больно, а она должна ещё его понять, помочь разобраться? Не выглядит справедливым.

– В отношениях нет справедливости. Не понимаю, что вообще люди постоянно ищут в чужой жизни? Каждые отношения – это замес на индивидуальном рецепте. Любые отношения – это равная ответственность двоих, их уроки, следствия многочисленных реакций, поступков, слов, решений, накапливаемых ожиданий и разочарований, – когда уже никто не сдаёт и пяди. Все это никому не известно настолько, насколько им двоим. Всегда опасно судить о чьих-то отношениях, не владея точкой зрения и чувствами обеих сторон. А это почти всегда невозможно.

– Люди, в принципе, любят судить и обобщать. Мы ведь тоже негласно обобщаем сейчас.

Что-то невольно, против желания Миры, просочилось со словами Ангела.

– Да, обобщения – это ведь некая закономерность, похожесть, замеченная за большинством. Но обобщения безличностны. За ними легко скрыть или подмешать свою личную драму. Это удобно.

– Я согласна, чужая жизнь – потёмки...

– Но почему-то всем нравится ходить по ней со своим фонарем и освещать отдельные куски, выдавая их за целое. Подвергать их пересуду, потому что им кажется, что они никак не втискиваются в их личный или не общий шаблон. А раз не втискиваются, – значит, неправильные. Когда есть чувства – вы больше не принадлежите миру оценок, стандартов, общепринятых догм и прочих придуманных для чувств ограничений. Уверен, их придумали и продолжают придумывать как раз нелюбящие люди. Чувства всё вытесняют. Это движущая сила. Все "общепринятые нормы" – это сдавливающая сила. Никому на самом деле неудобно в одежде не по размеру, но если это "стандарт" – ты должен её носить. Почему?

– Ну, есть же какие-то нравственные нормы. Если каждый будет жить, как он хочет, начнётся хаос.

– Я слышу в вашем голосе всё же укол в адрес мужчин.

– Ну, может быть, совсем немножко. Но ведь, по сути, я права.

Совершенное спокойствие оппонента постепенно ослабило воинственный напор Миры. Собственно, её тоже мучил и раздражал весь этот зуд на тему: "ты должна", "что скажут люди?", "почему ты всё ещё не замужем? "что ты всё перебираешь?" "ты не будешь вечно молодой!" "тебе уже надо рожать, потом будет поздно" и прочее непрошеное участие. Да какое ваше дело?! – постоянно крутится в её голове, когда Мира слышит в свой адрес всю эту зажёванную белиберду. С чего это я вам должна? Я не продана вам в рабство, это моё тело, моя жизнь!...

Пока в голове Миры подпрыгивала то одна, то другая мысль, Ангел завораживающе балансировал между всеми пропастями внутри Миры.

– Нет, не правы. – ответил он, – Но мы сейчас не об этом. В этом Вашем предположении о хаосе уже звучит глубинное сомнение в нравственности большинства людей. Куда же она тогда подевалась, когда уже так много всяких сводов, законов, стандартов, догм и прочих "правильных" шаблонов, по которым все живут? Почему же все они не работают? Вы действительно полагаете, что начнётся хаос, когда большая часть людей займётся тем, что любит, будет жить с любимыми, отпускать друг друга, захочет созидать, потому что будут счастливы и будут чувствовать себя безопасно в своём выборе? У людей не будет времени судить других, у них не будет даже желания. Как много счастливых людей Вы знаете, которым нужно кого-то судить или ненавидеть, читать им морали или навязывать свои представления об этом бедном, несчастном мире. Скорей всего, Вы говорите об уже существующем, но умело завуалированном хаосе, который в неприкрытой форме Вас очень пугает и потому Вы боитесь что-то изменить.

– Но я не живу в вакууме! Если я захочу жить, как я хочу, я могу причинить боль тем, кто меня любит. А они не заслужили этого.

– Значит, Вы заслужили так жить.

– Нет, кое-что мне бы, будь моя воля, хотелось бы изменить. Очень!

– Так меняйте.

– Но я просто знаю, какой это будет удар, как на это отреагируют мои близкие. В итоге, им будет больно. А я не хочу делать им больно. Ведь они любят меня. Я буду счастлива, а они нет. Разве это не эгоизм?

– Странно, то, как Вы описали, больше похоже на то, что Вы живёте или окружены бесчувственными эгоистами, которые ловко выдают за любовь свой корыстный интерес в вашем присутствии в своей жизни.

– Это неправда! – твёрдо возразила Мира. Принять такую точку зрения ей было больно.

– Тогда почему Вы полагаете, что если Вы любимы или любите, у Вас нет права и возможности быть счастливой?

– У меня есть право, но это сделает несчастными моих близких, это причинит им боль. Я это имела ввиду.

– Почему?

– Потому что... Потому что...

– Почему?

Оказалось, что это совсем непросто объяснить. Но действительно, почему?

– Разве это не главное в любви, – уважать? Принимать выбор близкого тебе человека, если это может сделать его счастливым? Или хотя бы дать ему шанс попытаться быть счастливым, если он так чувствует?

Мира молчала. Объяснить, насколько для неё это нереально – объяснить её родным все эти вроде такие простые вещи, – было просто невозможно. Когда-то она даже пробовала. Но вышло так несуразно, что она вспоминает об этом с грустным, неуютным сожалением.

– Получается, никто не заинтересован, на самом деле, в Вашем счастье, – без каких-либо оценок или явных эмоций "заключил" Ангел. – Людям, которым вы боитесь причинить боль, на самом деле дорог их собственный комфорт, их собственные чувства, которые Вы, безусловно, заденете, выбрав свою собственную жизнь или свои истинные чувства. И да, вызревшее решение, личный выбор, могут сильно задеть привычный, зацементированный уклад других людей.

– И что же делать? – с какой-то глупой надеждой в голосе тихо прозвучал голос Миры.

– Выбор.

– Выбор? – почти разочаровано удивилась такому короткому ответу Мира.

– Заниматься своей жизнью – самое ответственное занятие в жизни. Это многих пугает до такой степени, что они готовы заниматься чьей угодно жизнью, а то и не одной, только не своей. Создавать иллюзию какого угодно счастья, лишь бы соответствовать чему-то или кому-то. Но продолжать быть несчастными. Ведь именно за своей жизнью мы следим наименее тщательно, именно к своей жизни мы наименее критичны. Именно себе мы всегда в затруднении дать назидательный или просто добрый совет, тем более, – прислушаться к себе и последовать за собой. Знаете, почему?

– Это очень тяжело.

– Нет. Это очень страшно.

– Но ведь есть же люди, у которых получается добиваться того, чего они хотят?

– Конечно, иначе точно наступил бы полный хаос, – Ангел улыбнулся и Мира растворилась в его так уютно потеплевших глазах. – Но люди, которые справляются с этими задачами или пытаются найти себя в своей собственной жизни – тоже раздражают. Вы заметили? Это парадокс вечного недовольства людей. Так, какой смысл всем угождать, если люди всё равно найдут, чем быть недовольными?

– Вам, мужчинам, легче говорить. Вы свою свободу можете поставить превыше всего. А с женщины – всегда больше спрос.

– Да, в мужской природе больше дерзости и свободолюбия. Но и в женщине этого немало. Просто женщины любят сложные эмоциональные лабиринты, в которых потом сами заблудившись, всем указывают дорогу. Но в каждом человеке, независимо от пола, заложена на первом месте его собственная жизнь. Это уже выбор каждого, – в какую сторону менять приоритеты. Но моё личное наблюдение, – столько нытья и несчастливых судеб – именно результат того, что люди сами отказались от своей жизни. На каком-то отрезке своего пути предали себя, свои чувства, свой внутренний выбор. Переложили ответственность. Мало, кто готов взять на себя ответственность за свою жизнь, – слишком много паутины наплетено вокруг этого.

– А разве жить собственной жизнью – не форма эгоизма? Ведь Вы сами сказали, что это неизбежно заденет чувства и привычный уклад других людей.

– Форма эгоизма – другим навязывать, как им жить. И именно это является любимым и привычным занятием многих представителей человечества, – страстно влезать в чужую, особенно ещё не затоптанную, жизнь. Страстно осуждать, страстно указывать, как жить, а как не жить, что правильно, что не правильно. И страстно и гневно обрушиваться на "неправильных".

– Как же понять, где эта грань и как сделать правильный выбор?

– Только Вы знаете, что правильно для вас и как. Только Вы можете это почувствовать. Но если Вы будете думать о том, что подумают другие или что они скажут, как отреагируют, Вы не сделаете свой выбор. Просто помните, – люди всё равно будут чем-то недовольны. Чем меньше человек готов что-либо менять в своей жизни, тем больше претензий и недовольства он выказывает в адрес других.

– Мне нравится, как Вы рассуждаете. Вы такой мудрый, спокойный. Но в жизни почти невозможно всё это применить.

– Возможно. Вы просто не хотите.

– Нет, хочу. Вы же сами сказали, что женщина сложнее сконструирована...

– Нет, я сказал, что женщины любят сложные эмоциональные лабиринты.

– Ну да, мужчины просты, понятны, свободолюбивы, без всяких лабиринтов. Почему же женщины с вами так несчастны? – Вдруг обиделась не понятно на что Мира. Будто это вообще не её даже обида, а чья-то приблудившаяся, приютившаяся на какой-то другой её нерасторопной, скрытой или смазанной обиде.

– Ну вот, Вы съехали на обиды и претензии к мужчинам. Вы забыли добавить расхожую женскую установку, что мужчины вообще любить не умеют. Но почему-то каждая женщина об этом мечтает. Разве это не созданный на ровном месте сложный эмоциональный лабиринт?

– Но многие мужчины, действительно, не умеют любить. – Мира, подхватив тон и эмоцию их интересной беседы, думала в какой-то части себя, что он такой милый, такой понимающий, рассудительный, – вообще не её типаж. Вместо "хватай и беги", соблазн чего испытала бы другая на её месте, ей хотелось спрятаться от чувства обнажённости, которое она испытывает сейчас рядом с этим "волшебным" или нет, действительно, волшебным человеком. Но её колко задевали его слова.

– Вам не кажется, что в этом изначально заложено какое-то противопоставление, конкуренция, оспаривание способности и силы чувств?

– Это обобщение, которое, как Вы сказали, отражает тенденцию большинства.

– Да, и ещё я сказал, что они безличностны и удобны, и за ними можно скрыть свою личную драму.

– У меня нет личной драмы, я просто констатирую личные наблюдения.

– У всех есть личная драма. Это жизнь.

– Почему Вы так во всём уверены?

– Напротив, я во многом сомневаюсь.

– Но у Вас всё разложено по полочкам, всё объяснено, мужчины хорошие, во всём виноваты женщины.

– Я такого не говорил. Давайте без подмены понятий. Это тоже из путешествий по лабиринтам. Чувства мужчины слишком просты, чтобы быть понятными женщине. Это не преимущество, и не недостаток. Это особенность...

– Слишком просты, чтобы быть понятными женщине? Такие простые, что способны доставлять женщине столько боли?

Вот оно, это привычное чувство обороны, в которое вернулась Мира и почувствовала себя уверенней.

– Боли?

– Да, боли.

– Странный переход. Но ведь способность, ну или предрасположенность, причинять боль – это тоже не половая особенность. Это, в принципе, особенность людей. Как Вы думаете, в чём четыре настоящих катастрофы в отношениях людей? Не проблемы, а именно трагедии?

– В эгоизме? В нелюбви к ближнему? В склонности ко лжи? В... В... Что там четвёртое?

– Первая катастрофа людей – в их неготовности принимать друг друга. Они не позволяют человеку быть кем-то не тем, кем они хотят, чтобы он был. Он должен соответствовать.
Вторая катастрофа людей – в желании обладать. Особенно, другим человеком, всецело.
Третья катастрофа людей – в их неумении отпускать.
Четвертая – в нежелании быть благодарным.

– Да... Но как же тогда неспособность любить?

– Любовь обросла огромным количеством трактовок и определений, но те, кто побывал в её благодатном пространстве, знают, что ни одно умозаключение не является любовью, – а лишь попыткой представить её своим израненным, изможденным, обезлюбленным сердцем и истощенным всей этой философией разумом. Любовь – это то, что с вами случается, когда вы, выжив, победили в этих катастрофах.

Мира замерла. В её теле маленькими разрядами отдавались последние слова. Она не умела отпускать. И принимать "иных", "других", "не таких" она тоже никогда не могла. И ей всегда хотелось "усовершенствовать" другого. И, пожалуй, – это было первое столь явное откровение перед самой собой. Но самое неприятное ощущение в её теле доставляло быстро твердеющее чувство неспособности противостоять этим словам. Она хотела сопротивляться, в её голове одна за другой выстреливали разрозненные одиночные "аргументы", но ни одна мысль не соглашалась быть выраженной.

Слайд за слайдом, сотые секунд листали эпизоды её чувственных переживаний. Значит, и не было любви? Все четыре "катастрофы" были россыпью небрежно разбросаны по всей её жизни.

– А что для Вас любовь? – мягко, и даже как-то участливо спросил Ангел.

Всё. Мира была повержена. Именно так она чувствовала себя сейчас. Вскрыли её ларец, и там у неё, такой положительной, требовательной, ответственной, жертвенной, не оказалось любви. Она не знала, что ответить, – она никогда не определяла для себя любовь, точно и кратко, без многочисленных запятых и удобных определений на текущий момент.

Но одновременно с этими грузными мыслями, в ней нарастал привычный истошный протест. В этом состоянии, состоянии готовности дать отпор, она чувствовала себя почему-то уверенней и даже привычней.

– Хорошо, – согласилась с невидимым вызовом Мира, – у меня нет определения любви и целая копилка "катастроф". Но позвольте мне приземлиться до уровня простых земных отношений. Всё-таки, возвращаясь к тому же "двоелюбию", которое Вы допускаете, что делать женщине в такой ситуации: она его любит, а он любит другую или вообще их двоих, или никого?

– Свой выбор.

– Какой выбор? – чуть эмоциональней, чем хотелось бы, отреагировала она.

– Жить таким образом – был выбор мужчины. Женщина должна сделать свой. Гарантий никаких ни на что нет, каковы бы ни были обещания, если они вообще были или будут. Жизнь не статична, даже если мы стоим, – она всегда в движении. Здесь главным выступает её собственная жизнь, в первую очередь. Это то, что всегда даётся женщине с трудом. А в мужчине – это природное. Женщине легче жертвовать собой, чем выбрать свою жизнь. Женщина тяжело отпускает. Из-за своей сложной эмоциональной природы, она вообще с трудом допускает новый опыт в свою жизнь, а тем более, в чью-то. Мужчина с этим легче справляется зачастую.

– Легко сказать, "сделать выбор". А если дети и вообще?

– Выбор помогает расставить свои приоритеты. Тем более, растить детей в здоровой обстановке, – это куда большая смелость, чем закладывать в них двойные стандарты и своё личное неприятие.

– Вы рассуждаете, как мужчина. У вас всё проще.

– Я и есть мужчина, но рассуждаю так не потому, что мне проще, а женщине сложнее. Многим в жизни жертвовал и я.

– А если дети? И привязаны к отцу или к матери, а он разлюбил или не любит больше, как быть? Она осталась одна, или, если повезёт, их потом растит чужой человек, но проблем становится только больше. – Мире казалось, что это трудные темы, в которых все возможные мирные решения возможны только в кино.

– Проблем... Да, люди большие мастера по части создания проблем. Знаете, у японцев есть такая пословица: "Родитель не тот, кто родил, а тот, кто воспитал". И мне это близко, потому что "родить" – вообще не проблема, если оба детородно способны. А вот вырастить, воспитать, заложить человека в человеке – это под силу немногим, независимо от пола и кровного родства. У людей успешно работает программа "родить", но совершенно отсутствует программа "воспитать". Вот, разошлись родители, значит, и ребенком уже можно не напрягаться тому, с кем он не остался.

– Но ведь чаще это – проблема именно мужчин. Мужчина должен во что бы то ни стало обладать женщиной. Ребёнком. Всем. Раз разбежались, то зачем напрягаться раз это не моё больше? Так? И в этом, мне кажется, самая трудная проблема мужчины.

– Нет, это – не проблема мужчины. Это – проблема людей. Люди хотят и стремятся обладать. И это – не особенность пола. Просто так удобней, разделить и обобщить проблемы по полу. "Ты – моя", "ты – мой" – это опасная ловушка. Но все охотно в неё попадаются. Никто не может быть чьим-то. Никем нельзя обладать. Если два любящих сердца хотят быть вместе, им не нужны путы обладания. Любовь – это такое тёплое, обволакивающее, такое естественное чувство, оно свободно перетекает в двух любящих сердцах. О нём так много говорят, и так мало знают. И да, она может иметь срок в пределах одной жизни. Кому-то удаётся пронести её через всю жизнь, сохранить тепло и уважение к друг другу, кому-то – познать это чувство ещё с кем-то, или не познать больше, но – сохранить в сердце трепетные воспоминания. Все известные ограничения и суждения накладывают только сами люди. И часто именно те, кто назначает статус любви совсем иному чувству. Любовь никогда не станет болью, она навсегда останется теплом.

– Тогда почему так много неразделённой любви?

– Неразделённой? Любовь не делится, это – цельное чувство. Боль причиняет желание обладать. Люди хотят обладать, я уже говорил. Хотят обладать любимым, хотят обладать счастьем, всё время хотят чем-то обладать.

– Ваша любовь была другой?

– Другой?

– Ну, я имею ввиду, вы не желали обладать, не ревновали, не хотели удержать, когда она ушла?

– Хотел.

– Так чем вы отличаетесь от меня? От всех тех заблудших, не знающих о любви, а лишь приписывающих ей свои представления?

– Мне не больно.

– То есть, она счастлива с другим, а вам не больно?

– Мне тепло. Она с человеком, которого любит, она счастлива, разве это может быть плохо и больно, когда любишь?

– Может, и очень.

– Может, только если вы не любите, а хотите обладать. Или, возможно, и любите по-своему, но всё равно человеческая захватническая природа берёт верх и всё равно, хотите иметь, обладать, распоряжаться так, как хотите вы. А если человек счастлив, почему вам доставляет это боль? Да, не с вами. Так сложилось, разные тому причины могут быть. Но – счастлив!

– То есть вам не больно? Совсем не больно? А может просто прошла любовь?

– Если вы когда-то любили, это никуда никогда не денется. И это никакой не рубец на сердце. Это такое уютное, нежное чувство. Состояние любви заложено в нас природой. Но людям нужны монстры... А вот собакам ничего не нужно, они в совершенстве наделены безапелляционной, безусловной любовью, какой бы ни была оболочка или форма. У них нет требований, это естественное состояние для них.

– Но ведь им тоже больно, когда их оставляет хозяин, а особенно, если умирает.

– Да, но им не больно в человеческом понимании. Они тоскуют, но они остаются жить в своей любви, она никуда не девается из их сердца. Им уютно в этой любви. И новых хозяев они тоже способны любить, и эти чувства в них не конкурируют. Если обобщить и здесь, то за редким исключением, тоска собаки имеет свой физический срок, это может быть год или два. Природа очень мудра, когда мы близки к ней. Если запах любимого хозяина долго не возвращается, она начинает его забывать, но она всё равно остается способной любить, и уж точно не живёт в негативных воспоминаниях несостоявшегося обладания. А собаки, заметьте, существа ниже нас по развитию.

– То есть Вы познали такую любовь?

– Мне тепло от мысли, что человек, которого я люблю, счастлив.

– Как такое возможно?

– Если бы любить, или научиться любить, являлось одной из значимых целей в жизни человека, – это было бы нормальным явлением. И нелюбовь была бы исключением. Многие вещи, так сокрушительно и необратимо разрушающие нашу жизнь, стали бы редким исключением, а некоторые – исчезли бы, как явление.

– Например, какие?

– Например, страхи, обиды, пересуды, многопунктные осуждения. Чьё-то счастье и любовь не причиняло бы никому боль и зависть.

– Это утопия.

– Это реальность. Правильная реальность. Это могут даже собаки.

– Но ведь собаки тоже испытывают страх?

– Испытывают. Но в момент, когда им страшно. Они не остаются в нём жить и уж тем более, не измеряют им свою жизнь.

– Тогда почему люди так не могут?

– Не могут? Не хотят.

– Я хочу.

– Так и любите, будьте счастливой. Что Вам мешает?

– Не знаю. Наверное....

– Всё, что Вы сейчас скажете дальше будут лишь оправдания и поиск "веских причин". Не продолжайте. Любить – естественно. Любите, там же и все ответы. Это приятно, намного приятней, чем жить в страхах и обидах, жить в боли и долгоиграющем разочаровании. Но люди предпочитают последнее. Так чего ж они хотят? Чтобы и эту проблему решил кто-то за них самих? Но проблемы своей жизни и своих чувств может решить лишь тот, кто их создал. Скажите, Вы хотите быть любимой и любить в ответ?

– Конечно! Кто ж не....

– А я нет.

– Я Вам не верю!

– Конечно, Вы не верите. И причина этому одна: у нас разные приоритеты, разные запросы. Точнее, у Вас они есть, а у меня нет.

– Запросы? Какие запросы?

– В Вашем желании уже заложено условие. Вы готовы что-то дать, если дадут Вам.

– Почему Вы так решили? Я много даю. От души.

– Возможно. Но я задал Вам вопрос: "Вы хотите быть любимой и любить в ответ?"

– Я Вам ответила.

– Да, ответили. Как обычно все и отвечают. Это прошито в головах людей. На первом месте получить. Любовь, – в данном случае, а потом любить в ответ.

– Вы бы ответили иначе? Поменяли бы местами? Разве это меняет суть?

– Меняет. И очень сильно. Я хочу любить. У меня нет условий. Я хочу любить и жить в любви. Вы чувствуете разницу?

– Да. Но...

– Но? То есть Вам страшно брать на себя такую ответственность? Не в этом ли причина всех несчастий? Никто не готов быть настолько ответственным в своей жизни, чтобы взять на себя обязательства любить и быть счастливым?

– Это очень сложно для меня.

– Намного сложнее быть несчастным, разочарованным, обиженным. Вы тратите на это непростительно много своих жизненных сил. Для человека естественно любить, быть созидательным, счастливым. Но быть несчастным – удобно. Это недорого. И не требует быть ответственным за свою жизнь и чувства. Это даже многое оправдывает.

– Я не знаю, что ответить... Я только не понимаю тогда, почему братья наши меньшие способны к безусловной любви, а мы, развитые существа, нет.

– Они не тратят свою жизнь на предписания и запреты, на моду нравов и многочисленные ограничения, не придумывают стандартов жизни. Не располагают потребностью осуждать. У них нет жизни в прошлом и в будущем. Они способны быть радостными, быть довольными, быть любящими, без условий и ожиданий. Да, мы существа мыслящие, но почему бы и не направить эту способность в соответствующие сферы своей жизни. Мы слишком много анализируем о том, о чём не нужно думать, – достаточно чувствовать.

– Мы начали так безобидно и обобщенно, и так серьезно и глубоко копнули.

– Мы не копали, это на самой поверхности. Это эмоциональная катастрофа человечества. Никакой прогресс её не вытеснит. Нелюбовь – корень всех зол, всех болезней, войн, преступлений, кризисов, страхов и обид, всех проблем в отношениях людей... Вы готовы начать любить?

– Я... Да... Но люди так больно ранят...

– Люди больно ранят и без любви. Даже если Вы никогда не откроете им своё сердце, они найдут способ Вас ранить. Но страх быть "раненым" не делает Вас сильнее и увереннее. А любовь – делает.

– Я сейчас поняла, что боюсь, я ужасно боюсь любить. – Мира впервые произнесла это вслух. Это оказалось, не трудно признать, но прозвучало это для неё бездонно. Куда ускользает хвост этих страхов и где его искать в этих дебрях себя, было не понятно. И так сильно захотелось любить. Именно любить, самой, открыто, смело, без оглядки и суетных переживаний, уверенно.

– Когда Вы будете готовы, в Вашу жизнь придёт любовь.

Ангел встал и взгляд Миры невольно упал на пушистые, скорее всего, ручной работы, красиво сшитые домашние тапки. Они выглядели настолько удобными и оригинальными, что она как-то непроизвольно для себя начала с умилением их разглядывать. И это невероятно гармонично сочеталось с мягко и уютно обволакивающим образом её неожиданного собеседника.

– Всё, что Вы делаете с любовью, становится частью этой любви, – снова улыбнулся своей мягкой улыбкой Ангел, отвечая её взгляду.

Мира подняла глаза и поймала себя на мысли, что давно ей столько не улыбались, просто так, мягко, тепло, без подтекста и заданных стандартов. И в этот момент она почувствовала безграничную благодарность, заполнявшую её тело нежным, невесомым облаком, перерастая в какую-то необъяснимую, почти щенячью, беспричинную радость, и – усталость, ватную, приятную, будто только что она сделала что-то невероятно полезное, значимое, что-то, что заслуживает особого умиротворенного отдыха.

Ангел вошёл в дом, бережно унося с собой их недавнее кофейное блаженство. Мира, оставшись одна в этой первой и протяженной паузе, пыталась объяснить себе все эти странные, удивительные, незнакомые переживания и нечаянные откровения. Но умиротворение, настигшее её врасплох, заполнившее до невесомости её уставшее тело, бесцеремонно растворяло одну назойливую мысль за другой. Она прикрыла глаза и погрузилась без остатка в это совершенное состояние покоя, усталости, благодарности и умиления.

Время оказалось стёртым, его больше не было. Всё так же был ясный день, всё так же, слегка покачиваясь в кресле, Мира продолжала сидеть с закрытыми глазами, поток суетных мыслей ворвался привычным гомоном в её голову, только теперь все они кружились вокруг этого разговора, обрывочных воспоминаний отдельных фраз, моментов, ощущения себя, ароматов кофе и божественно вкусного круассана с миндальной крошкой, чувством комфорта, улыбки Ангела, домашних уютных тапок ручной работы.

Как вдруг её пронзила острая мысль, что она так и не спросила, как зовут этого необычного человека, приютившего её на это время, где она, как ей выехать, где ближайшая заправка и сколько вообще времени. Она резко открыла глаза, в груди приглушенно заколотилось, выскакивая наружу, сердце. На веранде по-прежнему никого не было. Мира спустила ноги с кресла и оглянулась в поисках Ангела, она была готова задать все свои, не заданные сразу, насущные вопросы. Она встала и в этот же момент обнаружила на столе вырванный из большого блокнота листок бумаги. Это была подробная схема выезда, название места, название дороги, указание расстояния до ближайшей заправки, и стрелки, указывающие направление, – она с изумлением обнаружила, что находится в совершенной близости от того места, куда свернула и той дороги, по которой ехала. Внизу была указана дата и текущее время. Нет, у неё не было сомнений в реальности всего произошедшего, хотя схема на блокнотном листке и вносила заметно больше уверенности в этом, но одно не давало ей покоя, – внезапность, с которой оказался этот человек в кресле и не меньшая внезапность, как он исчез.

Сев в машину, она обнаружила, что это возникшее недавно чувство благодарности, ни на одну эмоцию, ранее испытанную ею когда-либо, не похожее и никуда не делось. Оно просто уменьшилось до размеров её тела и заняло чёткие его контуры и теперь полностью повторяло его границы. Это было невероятно приятным чувством. И оно было невообразимо больше просто искренней благодарности конкретно этому необычному человеку. Оно было равномерно направлено в отношении всего, что сейчас её окружало, в отношении всего, что она испытывала, в отношении всех людей, знакомых и не знакомых, в отношении даже предметов, – своей старенькой машины, севшему телефону, блокнотному листку, уютным тапочкам, запавшим ей в душу, рядом стоящему старому дереву. Но что сильнее всего обжигало её чувства, – ощущение чувства благодарности себе.

Это состояние наполнившей её благодарности неожиданно оформилось и обрело имя: "любовь в домашних тапочках". Это было первое в её жизни личное определение чего-то необъятного, непостижимого, непознанного ранее, но теперь ставшее естественной частью её самой.

Автор: © Татьяна Варуха