Талисман

- Где шапка? Я тебя спрашиваю, где твоя шапка?

Малышка Талисман стояла, потупив взор. Глаза предательски наполнились слезами. Она понимала, что сейчас ей "всыпят по первое число", как говорил часто папа о таком воспитательном процессе. И какая-то удушливая, колючая обида сдавила ей горло. И в ушах зазвучал громогласный папин рёв: "Всыпь ей по первое число! Чтоб в следующий раз думала!"

– Я с тобой разговариваю?! Или с кем? – не успокаивалась мама. Даже скорее, наоборот, казалось, она сейчас ещё больше разозлится и... всё равно "всыпет". 

Сплошным потоком в голову вереницей понеслись мысли: почему именно "всыпать"? А могут ли эти оплеухи рассыпаться и не долететь до уха или затылка? Если их можно всыпать, значит можно и рассыпать? И почему "по первое число"? Почему не по какое другое? Малышка представила себе, как мама замахнулась, чтобы "всыпать по первое число" и вдруг все-все оплеухи рассыпались и не долетели до неё, а мамина рука обмякла, как вата с новогодней елки, и погладила её по щеке... И ей так понравилась эта картинка, что она, представив себе такое волшебство, заулыбалась, потеряв всякую бдительность, и тут же ощутила на руке цепкую мамину кисть, больно сдавившую худую ручку выше локтя:
– Ты что улыбаешься? Что смешного? Я тебя спрашиваю, где ты шапку посеяла? Сколько это будет продолжаться? Два месяца назад кофточку профуфукала, теперь новую шапку. Ты же мне на мозги месяц капала: "Купи "буратину", мама, купи "буратину"! Я спрашиваю, где твоя "буратина"? Месяца не прошло! Больше не проси у меня ничего! Поняла?!

И в этот момент кто-то невидимой рукой вдруг повернул вентиль, и из глаз хлынули солёные предательские слёзы. И такая горькая, завывающая обида проглотила всю малышку Талисман... И эти мамины страшные слова и огромная-преогромная пропасть между ней и мамой, такая огромная, больше вырытого рядом со двором котлована, такого большого, что зимой можно носиться вниз на фанерах и тазиках долго-долго, и так быстро, что сильный ветер дует в лицо и раздувает щеки во время щенячьего визга от восторга и щекотящей всё тело радости...

– Иди на улицу и без шапки не возвращайся! Поняла? Иди туда, где ты её оставила, и чтоб вернулась с шапкой! Что за ребёнок? У всех дети, как дети, а у меня чёрте-что!

Маленькая, зарёванная "чёрте-что" вышла во двор и окунулась в волшебный желто-оранжевый мир поздней осени и глубоко, всем телом, она вздохнула приятно пахнущий, свежий вкусный осенний воздух. На улице ей быстро стало легче. И она вспомнила об этой маленькой сопливой Маруське, которой отдала свою шапку.

Талисман было очень жалко это странное, щупленькое, несуразное существо, с вечными соплями под носом, бедно одетая, всегда не по сезону, особенно когда холодно. Маруську часто обижали, она была из бедной, "неблагополучной" семьи, где таких, как она, ещё четверо старших было. Талисман всегда её защищала, даже если знала, что силы неравные. Несправедливость очень её обижала и лишала всякой боязни в такие моменты. Ещё эта Маруська была глупенькая. Она тоже называла её Талисман и была уверена, что такое странное и непонятное имя дали ей родители. А однажды Маруська спросила:

– А как тебя короче называют? – это было ну очень смешно, "короче" – это в смысле "сокращённо". – Таля? – и все захохотали...

"Талисман" её начали называть во дворе с очень раннего возраста, потому что если её куда-то с собой взять, то обязательно везло. Толька, из соседнего подъезда, даже как-то брал её на какие-то экзамены, и она сидела на корточках возле белой обшарпанной двери, где он сказал быть, и ждала, когда он выйдет. А потом всю дорогу без умолку лепетал, как здорово всё получилось, и как здорово было бы взять её с собой, и наконец-то надавать Витьке тумаков за то, что он все время подтрунивает над ним...

– Талисман! – она обернулась на крик и увидела Лёшку, соседа с пятого этажа. Ему было уже 12 лет, но последние 4 года он был прикован к этому креслу на колёсиках с потёртыми ручками. Его отец каждый день выносил Лёшку с пятого этажа гулять, сначала кресло, потом Лёшку на руках. У него было неестественно большое левое колено, и он не мог ходить самостоятельно.

Талисман подошла к нему и ущипнула его за худое плечо. Он засмеялся и подался, уворачиваясь, в бок:
– Опять щипаться? – заулыбался он. Сегодня он был какой-то очень бледный, бледнее, чем обычно и сильно осунувшийся.
– А где папа? Ты что, сам гуляешь? – изумилась Талисман. Лёшка никогда не был один все эти годы.
– Не, папа за "Правдой"* пошёл, забыл дома, пока со мной вошкался, и плед забыл – и он потер рукой по своей большой ноге, будто согреваясь от зябкой осенней дрожи.

Представить его отца без газеты "Правда" было почти невозможно. И это, пожалуй, единственное, что осталось неизменным с тех пор, как с Лёшкой такое приключилось. Никто во дворе толком не знал, что же случилось, одни говорили, что у него рак колена, другие, – что сильно зашиб и что-то там не так пошло, другие ещё что-то, но что было на самом деле, спросить было не у кого, а у родителей – никто не решался. Отец Лёшин за эти несколько лет из большого, разухабистого весельчака вдруг превратился в маленького, сутулого старичка... с неизменной газетой "Правда" в руках.

Лёшка был очень замкнутым и неразговорчивым, и почти неподвижным в этом жутком кресле. На ногах у него всегда был плед, или более лёгкое покрывало, в зависимости от погоды, и его неестественно большого колена почти никто не видел. 

Талисман второй раз видела его ногу и, наверное, единственная. И она была единственным ребенком в их дворе, с которым он разговаривал и шёл на контакт, но только – если никого рядом не было.

– Ты знаешь, – произнес он тихо и тут же оглянулся, чтобы убедиться, что рядом никого нет. – Знаешь... – Лёшка замялся и умолк.
– Ну что? Ну, говори, раз начал, – внушительным тоном произнесла Талисман, умирая от любопытства. – Говори, а то ущипну! – и они оба засмеялись.

– Знаешь, было бы здорово, если бы можно было тебя взять на операцию. Папа сказал, что какой-то профессор в Москве меня вылечит, – и он посмотрел на неё такими ожидающими, вопрошающими и, в то же время, неуверенными, полными надежды, глазами, что Талисман почувствовала, как мурашки пробежали у неё по спине и затылку и где-то за ушами все утихло.

– Я поеду! – без тени сомнения, быстро и уверенно отчеканила она. Ей даже показалось в этот момент, что это абсолютно реально и возможно, и что каким-то чудом мама ее отпустит.

– Правда? Поедешь?! – радостно воскликнул Лёха, но тут же лицо его скривилось в жуткую гримасу, и она поняла, что это от боли и что эта нога, должно быть, жутко у него болит.

– Что, болит? – нежно спросила она, присев рядом с ним на корточки. Ей было очень его жаль, и она не знала, как ему помочь. – Может, за дядь Мишой сбегать? – спросила Талисман и тут же подскочила, чтоб уже бежать за Лешкиным папой.

– Не, не надо! Он уже сейчас спустится. К тому же, мне недавно делали уже укол, а его часто нельзя. Ничего, я привык. Скоро мы поедем в Москву и я вернусь уже на своих ногах, здоровый, снова пойду в школу, а потом опять буду гонять мяч с ребятами.

Лёшка весь засиял от счастья, но очень скоро боль вернулась и он, как поверженный маленький зверёк, обессилено откинув голову назад, прошептал:
– Скорей бы уже...

Вскоре спустился дядя Миша, и увидев Талисман возле Лёшки, очень обрадовался. Он посмотрел на Лёшку, и сразу изменился в лице:
– Болит, сынок?

– Не сильно уже. Пап, а плед-то где?

– Тьфу ты леший, – выругался дядя Миша, – Сейчас принесу, – и убежал за пледом, с "Правдой" в руках.

– Слушай, а ты что, плакала? – спросил Лёшка, а Талисман уже и забыла, что её ждёт взбучка за "буратину", так как понятно, что вернётся она без шапки.

– Да от мамы влетело...
– За что? – для Лешки вообще было трудно представить, что б его за что-то ругали или кричали на него.

– За шапку... "Буратина", ну такая, как у Буратино, помнишь? В красную и белую полосочку, такая длинная с бумбончиком. Такая здоровская! Я о ней столько мечтала... – Талисман печально вздохнула.

– Как это, "за шапку"? – не мог взять в толк Лёха, – Ты что, потеряла её, что ли? Или что? Чего ругалась-то мама?

– Нет, – опять вздохнула Талисман, – я её Маруське, с соседнего двора, отдала, ну, подарила. Ну знаешь, такая худющая, вечно с соплями... Понимаешь, мне её жалко, она такая бедная, на улице уже холодно, а у неё только зимняя братова шапка-ушанка, да и ту они делят друг с другом. А меня поругают, ну накажут, может ещё что, но у меня есть старая, а у неё никакой... – попыталась хоть кому-то объяснить Талисман.

– Да-а, – протянул Лешка. – Слушай! А давай я попрошу у папы такую шапку мне купить, и отдам тебе, а ты скажешь потом, что нашла! Мне папа не откажет, он наоборот, все время спрашивает, что бы я хотел, что мне купить, а я ничего не хочу. Он даже обрадуется! Идёт? Давай? Тогда всё будет хорошо! Я скажу папе, что она мне мала или не понравилась, и попрошу тебе подарить. Или просто попрошу подарить! Папа мне не откажет, он очень добрый. Давай? Правда, здорово?!

– Не, не надо, пусть уже так... всё равно "всыпят".

Тут спустился дядя Миша, с пледом и "Правдой", и они непроизвольно замолчали.

– Прогуляешься с нами? – спросил дядя Миша, укутывая Лёшку. Талисман покачала головой и помахала Лёшке "пока" и едва слышно, почти губами, сказала: "Я поеду". Он улыбнулся и приподняв еле руку, сделал движение, похожее на "пока".

Талисман побрела по дорожке вдоль дома, погрузившись в мысли о том, что, вообще-то, Лёшка придумал классный план, но ей было неловко соглашаться... Ещё ей очень захотелось, чтобы Лёшка выздоровел, и она представила, как они вместе вернутся из Москвы, будут беситься и смеяться, она будет его щипать и щекотать, и вскоре он будет вместе со всеми гулять во дворе, и иногда они будут вспоминать, как он был в этой жуткой коляске со скрипучими колесиками, которые дядя Миша все время смазывал.

Прошло четыре дня. Талисман бежала со школы домой, неся в портфеле заветные две "пятерки". Всё-таки в "нулевом" классе ей нравилось больше, чем в первом. Она почти 2 месяца ходит в первый класс, а до сих пор не чувствует, что ей нравится, и при мысли, что так будет все 10 лет ей совсем становилось грустно.

– Талисман, Талисман!  – её догнали девчонки из "В"-класса, с соседнего двора, – Подожди, мы с тобой! И они всей гурьбой и щебетанием пошли домой. Как всегда, на развилке асфальтовой дорожки они разбежались, договорившись через час идти гулять. 

Подходя к своему дому, она услышала душераздирающий, почти нечеловеческий крик, похожий на вой и стон одновременно. От неожиданности, она замерла на месте, пытаясь понять, что это было. И в этот момент он опять повторился, с ещё большей силой, придавив ей всё внутри. Это был надрывный, душераздирающий плач женщины. Всё стало еще непонятней. И Талисман, что было силы, побежала по дорожке вдоль дома туда, откуда доносился этот неестественный и пугающий звук. И через секунду её взору предстало никогда не видимое ею ранее, и пока вообще не понятное, явление.

Большое количество людей возле её подъезда были плотно собраны в кучу вокруг чего-то, что не было видно. Все они стояли и не шевелились, было много цветов, белых хризантем и красных гвоздик. 

Приблизившись на ватных ногах, она увидела некоторых учителей из своей школы, соседей из других подъездов и много незнакомых людей. Все они были к ней спиной. И вдруг всё пространство пронзил звук удара чего-то обо что-то, за которым грянула какая-то, наводящая холод и ужас музыка, точнее, какое-то подобие музыки. 

Талисман совсем ничего не могла сообразить. Что это такое? Сделав ещё несколько шагов, она почувствовала, как какая-то неведомая сила буквально вкопала её в землю по самые коленки, так, что ног уже она не чувствовала. 

Каким-то образом она оказалась с другой стороны этой толпы людей. И когда стон-вой-плач-крик повторился, она поняла, что это Лёшина мама, которую она не сразу узнала. Она непроизвольно начала искать дядю Мишу и Лёшу, и в этот момент её глаза замерли на чём-то неподвижно лежащем в деревянном ящике, в Лёшкиной одежде и чем-то отдаленно похожим на Лёшку, но совсем какое-то... не живое. Вокруг и внутри этого ящика было много цветов и жуткая музыка мешала Талисман сконцентрировать мысли, чтобы хоть как-то понять, что происходит, и что это всё такое, и почему все такие... странные.

– Талисман, – услышала она чей-то шёпот за спиной и почувствовала, как кто-то вытягивает её из этой гущи людей с окаменевшими лицами, в чёрных одеждах и повязках. Это была Валька из её подъезда.

– Что случилось? – спросила Талисман, в голове которой по-прежнему ничего не складывалось.
– Лёшка умер, – сказала серьёзно Валюха и кивнула в сторону деревянного ящика.

И в этот момент Талисман рванула на пятый этаж, уверенная, что сейчас забежит, а он там, в этой ненавистной ему коляске с потертыми ручками и скрипучими роликами, читает книжку. Увидит её и обрадуется. Она со всего ходу навалилась на дверь и кубарем, вместе с ранцем, влетела в коридор Лёшкиной квартиры. "Лёшка умер..." – пульсировал больно в голове помчавшийся за ней вслед Валькин голос. 

Она поднялась, обтрусила наспех школьную форму и, едва переведя дыхание, кинулась стремглав в Лёшкину комнату. Посреди комнаты лежало на боку пустое кресло. В доме была давящая тишина, все были внизу. Она стояла посреди комнаты, ощущая, как на неё наползает эта тяжёлая, гнетущая пустота. И добравшись через всё тело к её горлу, сдавило его с силой так, что из глаз полились, не останавливаясь, слёзы.

– Лёш, ты где? – не понятно почему, спросила она в эту давящую тишину, захлёбываясь слезами. – Лёш, Лёша, – повторяла она, не понимая, как это "умер", но чувствуя, что это что-то, что нельзя уже изменить...

Она ходила по комнате, разглядывая всё, что составляло его мир, – полки с книгами, стол, предметы на столе, чернильница, открытая книга с резной деревянной закладкой, какие-то фотографии на стенах, вырезки животных и самолётов из разных журналов, рисунки с домом, деревьями и солнцем, футбольный мяч за дверью и маленькие гантельки.

Совсем измождённая, она села на край дивана, уткнувшись взором в фотографию на стене, где Лёшка улыбался прямо ей. Такой весёлый. Это ещё до этой противной коляски. Ему здесь было где-то столько лет, как ей сейчас. Она водила руками по стёганому покрывалу из стороны в сторону и, запрокинув голову на спинку дивана, пыталась понять, что же теперь делать... и где Лёша... и нам же ехать скоро в Москву...

Из окна доносились все эти жуткие звуки, от которых хотелось спрятаться, и ужасный плач и рёв Лёшиной мамы. И вдруг её рука задела какой-то полураскрытый бумажный свёрток на краю дивана. Талисман придвинула его к себе, отогнула бумагу с одной стороны, и заглянув, почувствовала, как в её теле взорывались миллионы холодных колючек. Она отогнула второй край, – в пакете лежала новая "буратина"... Тельце её обмякло, и она заплакала, всхлипывая и тихо подвывая.

– Это тебе подарок... Он хотел сделать... – еле слышно сказал дядя Миша. Он стоял в проёме двери, сжимая стакан с водой в руке. Молча повернулся и ушёл вниз. Талисман всё еще смотрела в проём, где только что стоял дядя Миша. Всё Стало очень холодно. И ещё больше хотелось увидель Лёшу, в этом самом проёме. "Лёшка умер..." – Валькин голос будто поджидал её здесь всё это время и теперь звенел и кружил вокруг неё, заполняя комнату холодом и ужасающим пониманием чего-то страшного, такого тяжелого, безликого, чудовищного.

Обхватив двумя руками шапку и уткнувшсь в неё лицом, она горько зарыдала, повторяя одно и то же: "Ну зачем мне теперь эта шапка? Ну зачем она мне теперь? Ну зачем?!"

– Талисман, вот ты где, – позвала её из коридора Валюха, не решаясь зайти. – Пошли... Слышь?.. Талисман? Ну, пожалуйста, идём отсюда. Мне страшно. Талисман?

Талисман покорно встала, подошла к Валюхе, и тихо произнесла:
– Я... больше не Талисман. Не называйте меня так больше, пожалуйста. Больше со мной не везет.
– Талисман, ты чего? Почему?
– Я же попросила... Я больше не Талисман.

И она вышла в открытую настежь дверь, в один день узнав, что такое "умереть", похороны, пустота, тишина, воспоминания и... что она не Талисман.


Автор: © Татьяна Варуха

*Газета "Правда" – советская газета, до 1991 года – основное ежедневное печатное средство массовой информации КПСС и наиболее влиятельное печатное издание, фактически – главная газета в СССР.

Также публикации рассказа здесь и здесь